Читать книгу "Вельяминовы. За горизонт. Книга 3 - Нелли Шульман"

class="p1">– Не притронусь. Павел, кажется, зарисовал все статуи…

Брат сопел в своей комнате, в компании мопсов, альбомов по искусству, привезенных комитетской машиной, оберток от американской жвачки и разбросанных по ковру кистей и карандашей:

– Аня его заставляет убирать, – слабо улыбнулась Надя, – но это как со мной, порядок в комнате быстро сходит на нет…

За ужином брат горячо рассказывал о статуе Давида работы Микеланджело:

– Во Флоренции есть много других скульптур… – он полистал принесенный за стол альбом, – смотрите, площадь Синьории с фонтаном Нептуна… – в рыжеватых волосах играли отсветы лампы, на носу рассыпались летние веснушки:

– Павел непохож на нас, – пришло в голову Наде, – как и на маму с отцом. Если он вообще был нашим отцом… – отослав брата в постель, вымыв посуду, Аня закрыла дверь кухни:

– Дай мне сигарету и включи радио, – велела сестра, – вчерашний день был интересным, если не сказать больше… – она начала с визита в синагогу. Аня рассказывала все очень подробно. Несмотря на нетерпеливость, Надя приучилась давать сестре время на разговоры:

– Она всегда обращает внимание на мелочи. Из нее бы вышел хороший разведчик… – Надя усмехнулась, – впрочем, нет. Она никогда не сможет поступить бесчестно… – даже в детстве сестра никогда не врала. Надя знала, что бесполезно полагаться на нее в случае шалости:

– Если меня спросят, я отвечу правду, – предупреждала сестра, – я не умею врать… – сама Надя врала лихо и с удовольствием:

– В Новосибирске мне только это и придется делать… – незаметно для сестры она сжала руки под столом, – бонза обещал, что меня снабдят другими документами… – Надя изображала сироту, студентку музыкального училища в Биробиджане:

– Станете на два года старше, – усмехнулся комитетчик, – по документам пройдете, как совершеннолетняя… – Надя мстительно подумала, что за изнасилование несовершеннолетней дают больший срок:

– Но он ничего не боится, – устало поняла девушка, – он мог действительно отдать Аню на растерзание тем зэка… – она очнулась от наставительного голоса сестры:

– Опять витаешь в облаках. Мы с тобой и Павлом пойдем на праздник, на горку… – Аня запомнила, как Фаина Яковлевна называет улицу Архипова, – а потом нас отвезут на Востряковское кладбище, к могиле мамы… – Надя услышала об оплаченном на пятьдесят лет вперед чтении кадиша по их матери:

– Фаина Яковлевна займется со мной ивритом, – деловито сказала Аня, – мне надо разобраться в синагогальных архивах. Раввин считает, что в общинных книгах могла сохраниться запись о нашем рождении, с еврейским именем отца… – Надя подперла щеку ладонью:

– Но что нам это даст… – она затянулась сигаретой, – ты сказала, что часто обычное имя и еврейское не имеют между собой ничего общего… – Аня помотала изящной головой:

– Отец, если он вообще наш отец, – угрюмо прибавила девушка, – явно родился до революции, а тогда имена были одинаковыми… – Аня изучила единственную фотографию чуть ли не с лупой. Темноволосому, немного поседевшему мужчине, в хорошем штатском костюме, по виду шел пятый десяток:

– Маме лет двадцать восемь-тридцать… – Аня задумалась, – если бы я могла поискать ее фото в довоенных западных газетах или журналах… – она была уверена, что мать не избегала съемок:

– Видно, что она привыкла позировать, – сказала Аня сестре, – смотри, как она сидит… – фото напоминало иллюстрацию из Vogue. Аня добавила:

– Но такие издания хранятся в закрытых фондах Ленинки. Мне туда хода нет, то есть пока нет… – темные глаза сестры замерцали победным огнем: «Я все придумала». Надя не могла не согласиться, что план хорош:

– Высокая мода тоже искусство, – добавила Аня, – главное, чтобы мне утвердили тему курсовой. Но сейчас все интересуются двадцатыми годами, работа придется ко двору… – Аня хотела писать о советской швейной промышленности:

– Заодно и о западной, – она подмигнула сестре, – и не только двадцатых годов… Пусть попробуют не выдать мне довоенные журналы мод для исследования… – сжевав вафлю, она бодро добавила:

– Что касается его… – изящный палец уперся в отца, – я уверена, что мама жила с ним не по своей воле. Он держал ее в тюрьме, то есть в золотой клетке, как игрушку. Когда она пыталась бежать, с нами и Павлом, отец ее убил… – Надя вспомнила холодные, серые глаза бонзы:

– Нет сомнений, что он, то есть наш отец, работал на Лубянке. Он высокопоставленный чин, может быть, генерал. После смерти мамы он заботился о нас, но потом мы ему надоели… – Надя вздохнула:

– Может быть, его и не расстреливали, а он сидит на Лубянке и все происходит с его ведома… – Аня помолчала:

– Я тоже склонна так думать, особенно после вечерней экскурсии в компании… – она указала глазами на потолок, Надя переставила рычажок радио на полную громкость. Едва заехав в квартиру, включив воду в душе, Аня шепотом велела:

– Все разговоры только здесь или под музыку… – они были уверены, что апартаменты оборудовали жучками. Надя почти весело думала, что комитетчики выслушали все программы радио и все музыкальные передачи. В динамике раздался низкий голос диктора:

– Час классики. По заявкам трудящихся, звучит музыка Фредерика Шопена. Ноктюрн номер девять, ми-бемоль-мажор, исполняет маэстро Генрик Авербах, Великобритания… – на афишах тоже писали о британском гражданстве музыканта:

– Но Израиль в статьях им никак не обойти, – хмыкнула Надя, – они не могут скрыть, что маэстро выжил в концлагере, что он вырос в Израиле… – ей впервые пришло в голову, что можно попросить кого-то из мужчин найти следы их матери на западе:

– Но я там буду под чужой фамилией, – сглотнула Надя, – они меня не послушают и правильно сделают. Они решат, что я подсадная утка с Лубянки. Впрочем, я такая и есть… – Аня рассказала ей о визите в Комитет:

– Не знаю, чего они хотели добиться, – пожала плечами сестра, – меня подержали в запертой комнате и привезли домой… – потянувшись, Аня взяла ее руку:

– Но ты была рядом, – серьезно сказала сестра, – я это чувствовала… – Надя отпила кофе:

– Меня привезли из Колонного Зала, с репетиции… – ее голос звучал спокойно, – а потом отправили обратно. Не обращай внимания, они играют с нами, как кошка с мышкой. Может быть, он… – Надя коротко кивнула на фото, – решил на нас лично посмотреть… – девушка напомнила себе, что нельзя ничего говорить сестре:

– Иначе Аня, как ребе Лейзер, выйдет на Лубянку с плакатом. Или даже встанет на Красной Площади… – Надя была уверена, что сестра так и сделает:

– Она закончит психушкой, меня сунут в колонию, а Павла запрут в детдоме. Что случилось, то и случилось. Когда мы вырвемся из этой страны, мы обо всем забудем… – Надя только заметила:

– Ясно, что за тобой следили. Впрочем, без чекистского сопровождения мы не останемся… – губы скривились, – впредь надо вести себя осторожней… – когда Аня пошла в ванную, Надя отыскала в кошельке мелочь:

– Я за сигаретами, сейчас приду… – крикнула она. Угловой гастроном закрывался в восемь вечера:

– Я в магазин, – беззаботно сообщила она милиционерам, – могу принести вам булочку… – старший зевнул:

– Выпечка вечером всегда заветренная. Ничего, у нас есть пряники…

Надя не хотела рисковать домашним телефоном. Вход в гастроном от подъезда виден не был. Пока они сидели за кофе, прошел быстрый дождь. Луна отражалась в черных лужах на мостовой, тускло освещенная будка пустовала. Сунув в карман мягкую пачку «Явы», Надя нащупала двухкопеечную монету:

– Он меня не вспомнит, – подумала девушка, – я буду долго объяснять, кто я такая… – ей не пришлось объяснять:

– Приезжайте завтра, – велел Неизвестный, едва поздоровавшись, – хорошо, что вы позвонили. Я о вас думал, то есть не о вас, а о новой скульптуре… Но и о вас тоже… – торопливо поправил он себя, Надя рассмеялась:

– Непременно приеду… – девушка помолчала. Ей не хотелось называть художника товарищем:

– Мэтр, – наконец, добавила Надя, – я приеду, мэтр. Можно, я привезу брата? Ему четырнадцать, он студент училища при Суриковке… – Неизвестный разрешил. Попрощавшись, звякнув трубкой, Надя привалилась виском к холодному стеклу:

– Если бонза об этом узнает, он заставит меня сообщать о разговорах в артистической среде.